И у большинства полюбившихся персонажей судьба - "короче, все умерли."
Бьянке де Сарде снятся кошмары.
Проснувшись, она никогда не успевает понять, с чего же они все начинаются на самом деле, потому что сердце в груди болезненно бьётся о клеть рёбер, торопится, жарко и гулко прогоняя через себя кровь, стучащую в висках. Закроет глаза — станет хуже, отпечатается пред внутренним взором испещрённое пятнами малихора тонкое лицо Константина, вспыхнут на сетчатке изъеденные оспинами узкие кисти — такие тёмные в белом шёлке манжет, — и станет нечем дышать от боли.
Пресветлый, за что ей эти муки?.. Тонкие ветви в посеревших волосах, оплетающие виски диким венцом, прорезавшие кожу зелёные нити вен, лопнувшие в уголках глаз капилляры, красящие веки розовато-алым. Каждую ночь Бьянка видит одно и тоже. То единственное, чего она боялась всю свою жизнь, впервые узнав о существовании проклятой болезни, бича их века. Де Сарде отдала бы всю себя любому из богов, буде они существовали, любому демону, буде им дело до неё. Босая прошлась бы по углям, припала бы губами к подножию трона, убила бы любого, только укажи! Только пообещай его спасти.
В кошмарах Бьянки нет рек крови, омывающих ступни горячими потоками. Нет там и лиц погибших от её мушкета и магии, нет отравленных в придворных интригах лжецов и сгоревших на кострах насильников. Ей не снятся бьющие по ушам вопли островитян в подвалах Асили, раздробленные запястья чумного доктора, на которые она раз за разом опускала тяжёлые каблуки, пока Курт не перехватил её за талию и не обнял, как раньше, в детстве. «Тихо, девочка, тихо».
Бьянке де Сарде не снится сверкающий в полуденных лучах солнца топор палача, отсекающий голову Асили. Зато ей снятся пожелтевшие бумаги, заполненные дрожащими, нервными буквами, смысл которых всё не желает откладываться в агонизирующем мозгу. Потому что это не правда, потому что это не может быть правдой!
Просыпаясь в душный, предрассветный час на смятых простынях, Бьянка подолгу лежит, подтянув к груди колени и вглядываясь в темноту, слушая мерное дыхание спящего рядом мужчины. Такого родного, такого любимого. Пресветлый, буде ты есть, за что ей это всё? Чем она заслужила вот так жить — и дышать. И чувствовать, как её сонно притягивают ближе, утыкаются лицом в тёмные кудри, шепчут на грани слышимости:
— Опять кошмар, звёздочка моя?
— Не важно, — улыбаться дрожащими губами и гладить ледяной ладонью по взъерошенным волосам — ни следа пепельных нитей, ни изгиба шершавых корней. — Не важно, совсем не важно…
Бьянке д’Орсей снятся кошмары.
Но это сны. Всего лишь сны.
Проснувшись, она никогда не успевает понять, с чего же они все начинаются на самом деле, потому что сердце в груди болезненно бьётся о клеть рёбер, торопится, жарко и гулко прогоняя через себя кровь, стучащую в висках. Закроет глаза — станет хуже, отпечатается пред внутренним взором испещрённое пятнами малихора тонкое лицо Константина, вспыхнут на сетчатке изъеденные оспинами узкие кисти — такие тёмные в белом шёлке манжет, — и станет нечем дышать от боли.
Пресветлый, за что ей эти муки?.. Тонкие ветви в посеревших волосах, оплетающие виски диким венцом, прорезавшие кожу зелёные нити вен, лопнувшие в уголках глаз капилляры, красящие веки розовато-алым. Каждую ночь Бьянка видит одно и тоже. То единственное, чего она боялась всю свою жизнь, впервые узнав о существовании проклятой болезни, бича их века. Де Сарде отдала бы всю себя любому из богов, буде они существовали, любому демону, буде им дело до неё. Босая прошлась бы по углям, припала бы губами к подножию трона, убила бы любого, только укажи! Только пообещай его спасти.
В кошмарах Бьянки нет рек крови, омывающих ступни горячими потоками. Нет там и лиц погибших от её мушкета и магии, нет отравленных в придворных интригах лжецов и сгоревших на кострах насильников. Ей не снятся бьющие по ушам вопли островитян в подвалах Асили, раздробленные запястья чумного доктора, на которые она раз за разом опускала тяжёлые каблуки, пока Курт не перехватил её за талию и не обнял, как раньше, в детстве. «Тихо, девочка, тихо».
Бьянке де Сарде не снится сверкающий в полуденных лучах солнца топор палача, отсекающий голову Асили. Зато ей снятся пожелтевшие бумаги, заполненные дрожащими, нервными буквами, смысл которых всё не желает откладываться в агонизирующем мозгу. Потому что это не правда, потому что это не может быть правдой!
Просыпаясь в душный, предрассветный час на смятых простынях, Бьянка подолгу лежит, подтянув к груди колени и вглядываясь в темноту, слушая мерное дыхание спящего рядом мужчины. Такого родного, такого любимого. Пресветлый, буде ты есть, за что ей это всё? Чем она заслужила вот так жить — и дышать. И чувствовать, как её сонно притягивают ближе, утыкаются лицом в тёмные кудри, шепчут на грани слышимости:
— Опять кошмар, звёздочка моя?
— Не важно, — улыбаться дрожащими губами и гладить ледяной ладонью по взъерошенным волосам — ни следа пепельных нитей, ни изгиба шершавых корней. — Не важно, совсем не важно…
Бьянке д’Орсей снятся кошмары.
Но это сны. Всего лишь сны.