И у большинства полюбившихся персонажей судьба - "короче, все умерли."
— Знай: куда бы ты ни направилась, тебя будут оценивать, допрашивать и подозревать.
Рука Бьянки машинально дёргается по направлению к лицу, словно стремясь прикрыть пронзающие скулу зелёные нити метки, но чужие пальцы стальной хваткой впиваются в женское запястье и останавливают начавшееся движение.
— Не смей, сестра, — голос Алозиуса звучит отрывисто и сухо, но тень ярости касается слов, как языками пламени чадящего костра. — Не смотря на всё это — не смей оправдываться перед ними. Метка на твоём лица — грех на их руках, не способных оградить даже дочерей Телемы от пагубных чёрт островной заразы, на их, но не на твоих.
— Я учту, — де Сарде вежливо склоняет голову, впрочем, не отводя тёмной зелени взгляда от лица инквизитора. Она достаточно долго прожила при дворе князя д‘Орсея, чтобы чеканить простые слова с лёгким налётом превосходства, при этом держась в рамках общепринятой вежливости. Даже в серых одеждах церковницы Бьянка оставалась племянницей одного из самых влиятельных людей континента, и это было невозможно не заметить ещё тогда, когда зелёной девчонкой шагнула под высокие своды собора Озарённого и пропала.
Пропала раз и навсегда.
Верно, светлейший князь не раз и не два сквозь плотно стиснутые зубы проклинал отца Петруса, этого старого хитрого лиса, что предпочёл действия словам, убедив родителей Бьянки показать молодой княжне Телему. Ведь что стоят сотни даже самых возвышенных и одухотворённых рассказов о свете и боге против игры рассветных лучей на прозрачных витражных картинах, против насыщенного ароматом тёплого воска и мёда воздуха, против сонма голосов хора, славящих Его, даровавшего своим детям магию?
Неудивительно, что достигнув поры юности и всласть напившись яда придворных интриг, де Сарде предпочла сменить плащ дипломата на что-то менее заметное, но не менее весомое. Под протекцией отца Петруса её имя всё чаще и чаще звучало в глухих кабинетах и под сводами соборов. Блестящая репутация, безукоризненная теологическая подкованность и, что греха таить, очарование юности, сделали своё дело. К своему двадцатипятилетию Бьянка была верной сестрой церкви, избравший для себя одно из самых спорных её ответвлений.
Орден Света.
Лазурные искры магии, пляшущие меж тонких пальцев, льдистые блики в глубине зрачков её глаз, вежливо-отстранённая маска, в которую превратились черты лица… и да, мшистое пятно демонического культа, покрывающее скулу и шею узорными побегами, свивающимися под краем белоснежного воротничка.
Сестра Бьянка была воистину благословлена Озарённым и проклята его врагами.
Впрочем, ей было у кого учиться.
— Мне жаль будет оставлять Телему ради этого светом забытого острова, — дёрнув уголком губ, чуть горьковато заметила де Сарде, когда под каблуками застучали вытертые мраморные ступени, а молчание, протянутое меж ними, стало совсем уж тягостным. — Они все твердят — еретические культы, еретические культы! — будто это то, что мне хочется видеть после той грязи, что выжигала до этого! Это ссылка, Алоишес!
Она была одной из немногих, позволявших себе звать инквизитора Алозиуса столь мягко. И практически единственной, кто вкладывал в обращение толику тепла.
— Воспринимай это как испытание, — уголки тонких губ чуть дрогнули в намёке на улыбку. — И пройди его с честью, сестра моя.
— Перестань, — Бьянка кривится, словно откусив лимона, брызнувшего горьким соком. — Или я тоже буду звать тебя подобным образом, Алоишес, и, поверь, тебе это не понравится, брат мой.
Инквизитор коротко, но как-то по-доброму усмехается, и в глазах мелькает тень лукавства, за которую, впрочем, можно принять блик осеннего солнца, мелькнувшего меж багрянца листьев. Алозиус ничего не отвечает де Сарде, но когда тень от громадины собора святого Лютера надёжно укрывает их, он привычно притягивает её к себе и с мимолётной нежностью целует в висок.
Высоко над ними перекликаются колокола.
Рука Бьянки машинально дёргается по направлению к лицу, словно стремясь прикрыть пронзающие скулу зелёные нити метки, но чужие пальцы стальной хваткой впиваются в женское запястье и останавливают начавшееся движение.
— Не смей, сестра, — голос Алозиуса звучит отрывисто и сухо, но тень ярости касается слов, как языками пламени чадящего костра. — Не смотря на всё это — не смей оправдываться перед ними. Метка на твоём лица — грех на их руках, не способных оградить даже дочерей Телемы от пагубных чёрт островной заразы, на их, но не на твоих.
— Я учту, — де Сарде вежливо склоняет голову, впрочем, не отводя тёмной зелени взгляда от лица инквизитора. Она достаточно долго прожила при дворе князя д‘Орсея, чтобы чеканить простые слова с лёгким налётом превосходства, при этом держась в рамках общепринятой вежливости. Даже в серых одеждах церковницы Бьянка оставалась племянницей одного из самых влиятельных людей континента, и это было невозможно не заметить ещё тогда, когда зелёной девчонкой шагнула под высокие своды собора Озарённого и пропала.
Пропала раз и навсегда.
Верно, светлейший князь не раз и не два сквозь плотно стиснутые зубы проклинал отца Петруса, этого старого хитрого лиса, что предпочёл действия словам, убедив родителей Бьянки показать молодой княжне Телему. Ведь что стоят сотни даже самых возвышенных и одухотворённых рассказов о свете и боге против игры рассветных лучей на прозрачных витражных картинах, против насыщенного ароматом тёплого воска и мёда воздуха, против сонма голосов хора, славящих Его, даровавшего своим детям магию?
Неудивительно, что достигнув поры юности и всласть напившись яда придворных интриг, де Сарде предпочла сменить плащ дипломата на что-то менее заметное, но не менее весомое. Под протекцией отца Петруса её имя всё чаще и чаще звучало в глухих кабинетах и под сводами соборов. Блестящая репутация, безукоризненная теологическая подкованность и, что греха таить, очарование юности, сделали своё дело. К своему двадцатипятилетию Бьянка была верной сестрой церкви, избравший для себя одно из самых спорных её ответвлений.
Орден Света.
Лазурные искры магии, пляшущие меж тонких пальцев, льдистые блики в глубине зрачков её глаз, вежливо-отстранённая маска, в которую превратились черты лица… и да, мшистое пятно демонического культа, покрывающее скулу и шею узорными побегами, свивающимися под краем белоснежного воротничка.
Сестра Бьянка была воистину благословлена Озарённым и проклята его врагами.
Впрочем, ей было у кого учиться.
— Мне жаль будет оставлять Телему ради этого светом забытого острова, — дёрнув уголком губ, чуть горьковато заметила де Сарде, когда под каблуками застучали вытертые мраморные ступени, а молчание, протянутое меж ними, стало совсем уж тягостным. — Они все твердят — еретические культы, еретические культы! — будто это то, что мне хочется видеть после той грязи, что выжигала до этого! Это ссылка, Алоишес!
Она была одной из немногих, позволявших себе звать инквизитора Алозиуса столь мягко. И практически единственной, кто вкладывал в обращение толику тепла.
— Воспринимай это как испытание, — уголки тонких губ чуть дрогнули в намёке на улыбку. — И пройди его с честью, сестра моя.
— Перестань, — Бьянка кривится, словно откусив лимона, брызнувшего горьким соком. — Или я тоже буду звать тебя подобным образом, Алоишес, и, поверь, тебе это не понравится, брат мой.
Инквизитор коротко, но как-то по-доброму усмехается, и в глазах мелькает тень лукавства, за которую, впрочем, можно принять блик осеннего солнца, мелькнувшего меж багрянца листьев. Алозиус ничего не отвечает де Сарде, но когда тень от громадины собора святого Лютера надёжно укрывает их, он привычно притягивает её к себе и с мимолётной нежностью целует в висок.
Высоко над ними перекликаются колокола.